Художественным образцом для Танеева навсегда оставалось исполнительское искусство Антона и Николая Рубинштейнов. Письмо Танеева к Аренскому: «На меня игра Антона Григорьевича производит совершенно особенное действие. Я всегда стесняюсь высказывать свои впечатления: даже в театре не люблю, чтобы около меня сидели знакомые, ибо терпеть не могу высказывать что я чем-нибудь взволнован или что-нибудь произвело на меня сильное впечатление. Но в письме к Вам, милый Антоша, не могу удержаться, чтобы не сказать, что слушаю игру Антона Григорьевича, я испытываю нечто такое, чего при других обстоятельствах мне никогда не случится испытывать: какое-то жгучее чувство красоты, если так можно выразиться, красоты, которая не успокаивает, а скорее раздражает: я чувствую, как одна нота за другой точно меня насквозь прожигает: наслаждение так глубоко, так интенсивно, что оно как бы переходит в страдание» (Танеев С. И. Материалы и документы. М., 1952, т. 1, с. 80 – 81). Для сдержанного и целомудренного в выражении чувств Танеева такое признание говорит о исключительном впечатлении, сохранившемся на многие годы. Искусство А. Г. и Н. Г. Рубинштейнов всегда оставалось для Сергея Ивановича эталоном при оценке выступлений других пианистов, в том числе серьезных и пользовавшихся известностью. Например, Танеев слушает (запись в дневнике 12 декабря 1898 г.) квинтет Шумана, фортепианную партию — Скрябина: «Я смотрел на медальон Николая Григорьевича и невольно сравнивал его игру с бледной игрой Веры Ивановны». Или в другой раз (запись 31 октября 1904 г.): «Зайдя домой, отправился на лекцию Шора об А. Г. Рубинштейне. Все вещи, сыгранные Шором, я слыхал от Антона Григорьевича — удивительная разница. Точно вместо живых существ выступили какие-то безжизненные — душа исполненных пьес отлетела — остался один прах». В обоих случаях Танеевым на первый план выдвигается яркость, эмоциональность, органичность исполнения. Иногда, при сравнении с игрой братьев Рубинштейнов, Танеев делает ценные и важные обобщения. Так, прослушав концерт Л. Ауэра и Р. Пюньо, он отмечает: «Пюньо имеет прелестный звук и преплохо берёт педаль: разные аккорды на одной педали. При мелодии, идущей по ступеням вверх, держит одну педаль, чего никогда не делали ни Антон, ни Николай Григорьевич» (запись 3 ноября 1900 г.) Смысл этого замечания заключается в требовании чистоты педализации не только по вертикали (гармония), но и по горизонтали (мелодия).
В другом случае, опять—таки в связи со ссылкой на Н. Г. Рубинштейна, Танеев делает замечание об аппликатуре, представляющее значительный интерес и являющееся едва ли не единственным высказыванием Сергея Ивановича по этому вопросу: «Насколько неприятно и сбивчиво бывает играть по нотам, где расставлено слишком много пальцев, настолько же бывает удобно встретить пальцы, поставленные в местах исключительно затруднительных. Есть места, для которых существует одна, наиболее удобная аппликатура, и обозначение её может избавить исполнителя от лишних трудов, которые не всегда могут увенчаться успехом. Такой знаток фортепиано, как Лист, не пренебрегал выстановкой в некоторых местах пальцев, и Николай Григорьевич Рубинштейн говорил, что он никогда не менял пальцев, выставленных Листом» (Из неопубликованного письма к М. П. Беляеву. ГЦММК, ф. 41, №415).
Танеев высоко ценил искусство Иосифа Гофмана, часто бывал на его концертах и оставил в дневниках отзывы о его игре. Запись от 11 февраля 1896 года: «Был на репетиции. Гофман играл великолепно концерт Рубинштейна». 14 февраля того же года: «Пошли в концерт Гофмана с Юшей (Ю. Н. Померанцевым). Играл выше всяких похвал Четвёртый концерт Рубинштейна и мелкие пьесы». 16 февраля: «Был на репетиции, слушал Гофмана (концерт Шопена e-moll и Сен-Санса с moll)». Танеев много общался с Гофманом, музицировал с ним. Но искусство И. Гофмана, по мнению Танеева, значительно уступало искусству А. Г. Рубинштейна. 9 января 1896 г. Сергей Иванович отмечает в дневнике: «На этот раз Гофман произвёл на меня не столь сильное впечатление. Я слишком часто во время игры его вспоминал Антона Григорьевича. У Гофмана есть почти всё, что было у того, но в значительно уменьшенном размере: удар в f сходный, но значительно слабее; удар нежный в pp тоже не так красив, как у Антона; певучести меньше. Но всё это не мешает Гофману очаровывать слушателей».
Многие частные замечания Танеева об исполнении ряда пианистов показывают его требования к искусству фортепианной игры. «К 9 часу у Пабста. Были Гофман, Клебер и гости. Начался вечер с нашей сюиты (сюита Аренского №2 «Силуэты», которую Сергей Иванович играл с Пабстом). Потом играл Клебер. Не особенно мне понравилось. Звук слишком резкий. В f в аккордах неравномерно сильны голоса (напр. в Grillen)» (запись 18 марта 1896 года). Танеев здесь обращает внимание на ровность и одинаковую плотность звучания звуков, входящих в аккорд, что способствует выявлению гармонии. Танеев был очень требователен к качеству звука — его интенсивности, выразительности. Ещё одно высказывание Танеева определяющую одну из сторон его пианистического мышления — колористическую: «…пошёл в концерт Вильборга. Игра чрезвычайно солидная, фальшивых нот не слыхать, но очень сухая. Если представить себе, что то, что он играет, инструментовать так, как он играет, то выйдет, что трубы играют там, где должны были бы играть кларнеты, тромбоны вступают неожиданно, где их вовсе не нужно.
Преобладание резких и мало приятных звуков над мягкими и нежными. Полное отсутствие поэзии». (запись 2 декабря 1898 г.) требование от исполнителя эмоциональности, поэтичности часто встречается в заметках Танеева. Но особенное внимание Танеев обращал на сознательное отношение к тексту сочинения. Например, после посещения концерта Г. Беклемишева (1 декабря 1903 г.) Сергей Иванович отмечает: «Прекрасный звук, очень хорошая техника, плохая голова совершенно не понимает гармонической основы трио в скерцо, брал в басу mi-flat, где должно быть sol-flat» (речь идёт о сонате Бетховена op.110).